Трудно рассчитывать на понимание, если время от времени сама объяснить свои порывы не в состоянии. Конечно, для этого есть психологи, лучшие подруги, просто свидетели очередной «катастрофы», но… первым я не доверяю, вторых у меня нет, а третьи просто бояться что-то на расстоянии менее пятидесяти метров от меня говорить. Жаловаться же на жизнь обожаемому Нотту было бы почти самоубийством. Нелепым, глупым, необдуманным и – главное – нежеланным суицидом. Что ж, на плохо складывающиеся с течением времени ситуации мне всегда везло.
Я ухмыльнулась. Последнее, чем я хотела заниматься сейчас – осмыслять свои ошибки и упущенные шансы. Пожалуй, единственное, что я умудрилась не прошляпить – это удачное замужество, состряпанное в большей степени благодаря Тео, рассудившему, что лучше прожить всю жизнь с человеком, который в школе доверял тебе намного больше, чем собственной матери, и выдавал шутки только тебе, изредка заливаясь смехом. Впрочем, это верно. Его каждый день наблюдать рядом намного приятнее, чем того же Флинта, что въелся мне в кости мозга, кажется, курсе на третьем. Моя мамочка умеет привить негативное отношения даже к неплохому парню, с которым, вполне возможно, у нас бы что-нибудь и вышло. Его недвусмысленные взгляды на малолетку в виде меня говорили весьма красноречиво. Миссис Блейз Нотт, звучит, конечно, убого, но ко всему можно привыкнуть. Даже к этому. А может, я просто еще слишком несерьезная, хотя пора бы уже остепениться, что ли, подрасти хоть немного!
Моя жизнь основательно – если быть точнее, окончательно – испортилась и как-то подтухла даже на четвертом курсе. Суматоха вокруг Турнира раздражала, а все, с кем бы ни пришлось случайно пересечься, только о нем и говорили. Без умолку. А незабвенный Тео, кажется, во сне шептал то, как о нем слагают легенду. И, к сожалению, помешательство стало только сильнее, когда в школу приехали делегации из Дурмстранга и Шармботона. Апофеоза же она достигла, когда кубок определился с претендентами. Правда, особенно удивляться было нечему – Поттер с самого своего поступления был в каждой бочке затычкой, сливочным пивом внутри, да и частенько самой бочкой. У меня же все периодически валилось из рук и вылетало из головы – учеба шла плохо, застряв на отметке «оставьте ее в покое», в гостиной не царило больше приятной и привычной атмосферы – все решили, видно, поделиться на два лагеря: те, кто против, и те, кому просто параллельно. Мне было параллельно, что никого, в общем-то, не удивило. Разве что Малфоя, с какой-то стати ожидавшего моей поддержки. Чужая душа – еще большие потемки, чем собственная, и не мне в ней разбираться.
Я не сентиментальная. Нет, как раз таки наоборот, не люблю показывать свои чувства на людях, даже улыбаться. Но почему-то до сих пор помню то утро, в последнее время прокручивая его в памяти все чаще и чаще, доводя здравый смысл до оргазма, а сердце – до болезненных разрядов тока от сумасшедшего стука. Все-таки иногда легче эгоистично лишиться памяти, чем мгновение за мгновением вспоминать, раз за разом теребить и так незатянувшуюся рану. Все-таки все мы в душе отчасти мазохисты. Некоторые – жуткие, извращенные мазохисты.
Утро было обычным. До такой степени, что аж противно, и ощущение, что случиться какая-нибудь гадость не покидало. Впрочем, интуиция никогда меня не подводила, и внеочередная неудача застигла меня в коридоре на третьем этаже перед кабинетом Нумерологии, после совсем некрасивого и неграциозного падения о стык между камнями. Одна рыжая весело ухмыляющаяся макушка мелькнула перед глазами, когда я перевернулась на спину. Конечно, это было бестолковой тратой драгоценного времени, если учесть, что колокол уже звенел о начале занятия, но в одно мгновения я поняла, что случится что-то неисправимое, если не удосужусь взглянуть, хотя бы мельком, на потолок. Правда, увидеть последнее – или запомнить – так и не удалось. Рыжий – кажется, Уизли – уже вовсю хохотал, пытаясь протянуть мне руку, но то и дело отдергивал ее, хватаясь за живот. Такое поведение было странным. Слизеринцы такого себе не позволяли, разве что малышня постоянно шумела из-за мелочей, но ко второму курсу они, как по волшебству, делались копиями своих родителей. Оставалось молиться, чтобы я не была похожа на свою мать: семь мужей и вечное поведение двадцатилетней девушки раздражало. А парень все смеялся. Неужели тогда я выглядела до того жалко?! Его юмор был непонятен мне, да и со временем мало что изменилось. А я так и не узнала ответов.
Изменилось ли что-то в моем поведении после этого столкновения? Вряд ли. В конце концов, это была не такая значимая встреча, чтобы человек, годами учившийся самообладанию, этикету и холодности, вдруг «растаял», став душой компании и местным заводилой. По крайней мере, тогда это казалось, пусть и немного необычным, но вовсе не судьбоносным. Рыжая макушка не мерещилась мне повсюду и, тем более, не снилась каждую ночь. Она не вызывала никаких эмоций, в отличие от испытаний турнира, на которых я, содрогаясь от ужаса, закрывала лицо руками, лишь бы не видеть, как люди добровольно позволяют калечить других людей ради зрелищ и хлеба. Впрочем, скорее всего Турнир проводили только из-за надобности «встряхнуть» волшебный мир, придать новый заряд прессе и общественности, что будет ее читать.
Время просто шло. Учеба все так же текла бесконечно-медленно, и даже самые элементарные вещи не выходили так, как должно. Кажется, только благодаря Нотту я волшебным образом сдавала практические самостоятельные и хоть делала что-то, кроме вечного лежания на диване в гостиной с какой-то сомнительной книгой в руках. Наверное, это был такой протест организма против спокойной, размеренной, чистокровной жизни. Бывает же такое? Наверное, нет, но я думаю, что вышло все именно так. Из-за пацифизма я впадала временами в амебообразное состояние, иногда останавливаясь на полпути к кабинету ради того, чтобы рассмотреть мелкую деталь на картине в коридоре. Благо рядом всегда находился Тео и… Дафна Гринграсс, что было уже странным. На первом курсе в женской спальне я выдрала ей клок волос, когда она посмела сказать что-то о моей матери. С этого момента мы просто не разговаривали, лишь изредка ограничиваясь общими фразами. Я явно что-то упустила, потому что почему-то рассказывала ей что-то из школьной жизни, из интересных книжек, которые читала летом. Все происходило словно во сне – это точно. И эти два обормота, конечно, не нашли ничего умнее, как споить меня на Астрономической Башне до полубессознательного состояния. Если в целом идея была еще куда ни шло, то ее место проведения должно было привести любого в замешательство из-за очевидной глупости. Зимой на высоте думать невозможно скорее из-за холода, нежели из-за чего другого: мысли растягиваются, липнут друг к другу, только отчаянно в такт трясущимся конечностям прыгает «поскорее бы все это кончилось». Нечего и говорить о том, что ничего после первого стакана огневиски в моем мозгу не запечатлелось. Первое, что я помню – это как проснулась в какой-то аудитории, завернутая в свою куртку на одной из парт. Головная боль, жуткое желание пить и всепоглощающая лень. Наверное, если бы последнее взяло верх, то я бы так и пролежала здесь, пока кто-нибудь не обнаружил бы мой хладный труп недельки через три по запаху.
На самом деле я не такая высокомерная, как кажется, просто держать марку меня тысячи гувернанток и нянечек учили с детства, а за проявление непослушания и детские шалости некоторые то и дело давали подзатыльники. Наверное, таким образом все чистокровные пытаются привить ненависть к людям, что ниже их по статусу. Со мной это не прокатило. Впрочем, свою девичью честь я считаю полностью отомщенной, так как все-таки сделала гадость самой злостной и ненавидимой ведьме, что отбирала у меня сладкое, выкидывала мои игрушки и, похоже, питала только негативные эмоции к детям в принципе. Не думаю, что она очень обрадовалась куче дохлых крыс, которые мне принес домовой эльф, в своей сумочке, пальто и шапке. В тот момент мне казалось, что просто милых трупов животных будет недостаточно, поэтому… впрочем, неудачный розыгрыш с ведром воды очередной из ухажеров матери так и не пережил.
-Уже три часа ночи. Слизеринцы должны уже давно спать, - пробормотал кто-то рядом. Ехидства или усмешки в голосе не было, слышалась только усталость и тяжелое дыхание. Пожалуй, я втягивала и выдыхала воздух точно так же, боясь даже пошевелиться или перевернуться на бок. В пространстве мое тело чувствовало себя явно лишним.
-А гриффиндорцы у нас затесались в дружную семью вампиров, чтобы безнаказанно шастать по замку в любое время суток? – без желания – по привычке – огрызнулась я, с трудом присаживаясь на столе. В общем-то, для первого раза у меня все получилось более-менее нормально, если не считать, что я все-таки, решив узнать, с кем имею честь разговаривать, пусть и в таком свободном тоне, резко повернула голову в сторону окна, и быстро и громко свалилась на пол. Кости неприятно захрустели, пусть боль сразу не почувствовалась. По-моему, это одно из хороших качеств выпивки – если и болит, то с отсрочкой. Правда, весьма короткой. Не такой, как хотелось бы.
-Что ж ты так! Впервые вижу такую неуклюжую чистокровную слизеринку, - со смехом пробормотал голос, ставя меня на ноги. Честно говоря, последние сразу же подкосились, потому мне, хочешь - не хочешь, пришлось завалиться на подоконник, чтобы не повторить плачевный опыт. Попасть после первой же попойки в больничное крыло не хотелось – позорить имя семьи своим неподобающим поведением не входило в мои планы, да и я, если честно, с детства побаивалась врачей и палат. А уж одна мысль о том, что придется долго находиться на белоснежной кровати, вызывала животный и непреодолимый ужас. Может, это было глупо и совсем по-детски, но поделать что-то со страхом никак не получалось, оставалось только смириться.
У меня явно началась белая горячка или что-то вроде того. Некоторые в таком случае говорят: «Снесло крышу». Я же всегда была холодна. Или пыталась быть такой, не позволяла себе на людях кричать или показывать гнев – лишь кривила рот, если что-то шло вопреки ожиданиям или планам. Да, устраивала истерики в гордом одиночестве, рвала фотографии и заливалась, как полная дура, слезами, когда уже не хватало сил держать все в себе. Да, смеялась, словно сумасшедшая, в голос, глядя в зеркала, будто пыталась достать таким образом свое же отражение.
У него были сильные руки, а я, как последняя сволочь, фактически повисла на нем, от чего-то радостно улыбаясь, и пресечь это выражение никак не получалось. А еще нужно было что-то сказать. Неважно – что, главное сказать. Тишина не напрягала, просто казалась неестественной, и, наверное, из-за этого внутри все звенело от… нетерпения? Пожалуй, это чувство можно было назвать и так.
-Блейз, - я попыталась протянуть руку, но в итоге чуть снова не упала, съехав по подоконнику и стукнувшись макушкой о стекло. Ощущение не из приятных, но оно хотя бы заставило меня задуматься о том, что мы творим. Я – чистокровная аристократка, которой с пеленок говорили о том, что нет никакой взаимной любви, счастья, только деньги и статус. И семья, по сути, лишь декорация, чтобы прикрыть от остальных людей вечной и холодное одиночество. Он – веселый, радостный и, пожалуй, на мой взгляд, самый счастливый человек на свете. Совсем другой.
-Джордж, - если я, разговаривая, отклонилась назад (что, впрочем, оказалось не такой блестящей идеей), то парень наоборот приблизился, почему-то аккуратно поглаживая по ушибленному затылку. И столько было в этом нежности, что стало даже как-то обидно и горько от мгновенности данной ситуации. В жизни множество таких примеров, когда мимолетное больше никогда не повторится, но душа, возможно, даже втайне от нас самих, более всего желает еще хотя бы единожды испытать тоже смешение эмоций.
Я не помню, кто это начал. И не помню, чем это закончилось. У него было горячие губы, а я поняла, что дико замерзла. Так сильно, будто всю жизнь провела в этой зиме, полной метели. Впрочем, других объяснений и не нужно было. Все было просто.
После этого все полетело к чертям. Или просто исчезло. А мне же казалось, что я своими руками испоганила свою жизнь, связавшись когда-то с Ноттом, которому, впрочем, ничего не рассказала. Просто потом не хотелось еще сильнее вставать с кровати, натягивать выражение полного безразличия и идти на очередную пару по зельеварению, где я безбожно отстала и не могла приготовить даже простенький ободряющий эликсир. А ведь когда-то это было моим любимым занятием.
Что случилось за это время? Ничего хорошего. Глупое замужество, скандалы дома, головная боль и полное холода пространство вокруг. И мысли, мысли, мысли… Наверное, было бы умнее всего предположить, что я влюбилась так, что кусок в горло не лез. И кто придумал истину, что девушки при этом хорошеют? Ставлю тысячу галеонов, что идиот, каких свет видывал только в своих самых-самых страшных ночных кошмарах. Я как-то побледнела и… посерела. По-другому это состояние сложно описать.
А еще меня просто сковывал страх. Непреодолимый, панический страх, что когда-нибудь в сводках прозвучит имя кого-то из моих знакомых. Или его имя. Вроде бы, лучше вовсе не слушать, но все лето напролет пальцы сами настраивались на нужную волну. Тихо сидеть в комнате, перелистывать лениво книги и слушать, слушать, слушать… Как я не сошла с ума от страха? И как не ушла от всей этой чистокровности? Раньше я считала, что счастлива, потому что родилась в семье древнего чистокровного рода Забини. Это дает свои привилегии. И диктует свои законы. А еще я невообразимая трусиха. Смелые люди подстраивают жизнь под себя, а я... я низко плыву по течению, которое предоставила мне по-своему любящая мама. Но, одновременно, дико хочу изменить что-то в себе, в своем существовании. В конце концов, хочу, чтобы этот липкий страх отступил, а вместо него появилась уверенность в завтрашнем дне и в том, что все будет хорошо. Только тогда опять дождь барабанил по крышам, а я понимала, что все хорошо уже никогда не будет. По крайней мере, не так, как раньше. Чертова война изменила всех до неузнаваемости, заставила повзрослеть. Я же извлекла из положения только урок: к черту гордость, к черту чистокровность, к черту все эти формальности, главное не упустить свое, сделать так, как считаешь нужным. И не бояться. Никогда не бояться делать первый шаг, потому что потом для него уже может быть слишком поздно.

==хх==

Зачем? Куда? Для чего?
За полгода я сильно изменилась. Нет больше идеально отглаженной юбки и блузки, вместо драные магловские джинсы и какая-то майка. А идеальные локоны сменились задорным хвостиком на затылке из темных, сухих волос. Я стала обычной девчонкой, которой, похоже, так мечтала быть. Проблемы никуда не делись, просто стало легче. Даже дышать я научилась даже как-то по-другому. И теперь улыбаюсь, потому что мир этого достоин. Да и я тоже должна выбирать сама. Плевать, что на меня все смотрят теперь, как на прокаженную идиотку. Плевать, что Тео теперь каждый раз сдерживается от смеха, когда зовет меня куда-нибудь. И плевать, что не будет теперь идеальной свадьбы. От этого не стала никому лучше, впрочем, как и хуже. Нотт опять сам пошел договариваться с Гринграссами, и в этом не было ни капли странного. Эти два манипулятора нашли друг друга. С вечными ссорами и битьем посуды, но нашли и по-своему рады этому.
А я бегу по улице, потому что внутри все стучит. «Быстрее, быстрее, быстрее» - моя интуиция орала, била кулаками в ребра и, похоже, заходилась в истерике. Жаль, что от внутреннего чувства не приходилось ждать объяснений. Просто слушаться.
Куда нестись? Для чего? Или для кого?
Ощущение, что это последний шанс. Что если я остановлюсь, то все, конец, не будет лучше, чем могло бы быть. Да-да, глупо задумываться о том, чего никогда не было, а потом, может, и не будет, но от того, что я могу, но упускаю, становится грустно. Потому я бегу. Потому я не останавливаюсь. Потому, наверное, верю. Больше, по сути, ничего и не остается.
На улице уже темно, а фонари отчего-то не зажигаются. И, пусть и лето, холодно, что на бегу приходиться сгибать-разгибать пальцы. Совсем недалеко детская площадка, где утром так много детей, что подходить к качелям даже как-то стыдно. Они ведь маленькие, а я уже, по идее, должна была бы быть почти замужней дамой, потому прогонять их как-то нечестно. Но никто не запрещал мне приходить сюда ночью и от души скрипеть несколько часов подряд, цепляясь за холодные и некрепкие цепочки. Так было легче разбираться в себе, в ситуации. Для себя я ведь уже выбрала сторону и старалась не отступать. мне нечем всем помочь, зато я могу не мешаться под ногами.
-Ты что здесь делаешь?! – когда видишь призрака из прошлого, на другую реакцию рассчитывать сложно. С того момента я уже выделяла рыжую макушку в толпе, мысленно улыбалась, но почему-то боялась даже подойти. Может, стоило напомнить о том случае почти три года назад, но слишком много времени прошло. Поздно? Вероятно. –Джордж, ты меня помнишь?
Зачем я спросила? Наверное, хотела убедиться хотя бы в этом перед тем, как броситься на шею и разрыдаться, как маленькая девочка.
У меня никогда не возникало вопроса, как получается отличать его от брата. Они были слишком похожи, но для меня почему-то слишком разными. Глупо. Глупо. Глупо. Для меня он будто бы светился в толпе. И это было так естественно, что не вызывало сомнений в правильности. Это как смотреть на солнце и знать, что это именно оно, а не луна или что-нибудь еще. Аксиома? Пожалуй, это слово не очень подходит, но никто просто-напросто не сомневается.
-Плевать. Я рада, что ты все еще жив. Я волновалась. Молодец.
И я не могла убрать дурацкую улыбку со своего лица. Как тогда.
-Я тоже рад, что ты в порядке, - тихо сказал он. И все стало на свои места. Как и было должно быть уже давно.
Жизнь иногда стучится ногами в наши двери, пытаясь указать на нашу судьбу. Иногда мы упускаем ее и становимся очень несчастными. А если потом нам дается еще один шанс, то упустить его – безответственность и откровенная глупость. Здесь не нужно прислушаться к другим. Главное – доверять себе. Вот и все.

billy jean ver|3.1|

Иногда дни тянутся медленно-медленно, будто стараются внушить, что время вообще замерло на месте где-то в сумерках и будет теперь вечно, уныло и скучно светить блеклым солнцем сквозь тучи, не давая нормально жить, разрешая просто существовать. И дорога, как назло, кажется бесконечной: прямая стрела шоссе и слишком похожие виды за окном усыпляют бдительность получше, чем снотворное заставляет людей отрубаться. А от молчания хочется то ли вспылить и разругаться в пух и прах, то ли плюнуть на все и продолжить свою дорогу в одиночестве.
Джек молчал уже третий день, лепетал что-то невнятное и безотрывно смотрел на серую дорогу, изредка объезжая выбоины, а чаще просто не замечая их. На вопросы он тоже не отвечал, а на предложение сменить его за рулем отрицательно махал головой. А от Лафайетта, штат Идиана, который они недавно проезжали, до маленького городка Мак-Класки, штат Северная Дакота, было, как минимум, еще часов восемнадцать, если нигде не останавливаться и если всемогущий google не врал новоявленной обладательнице мобильного с интернет-картами.
С момента Шерманских приключений прошел месяц, но почему-то ничего особенно ужасного не происходило. И это настораживало. Будто назревала нешуточная буря, а точных подозрений или хотя опасений, предположений, чего можно ожидать, не было.
Сойер не спал уже с неделю, ел только при условии, что Джонсон насильно впихивала в него очередной бургер из забегаловки на обочине, по вечерам выпивал по пять бутылок пива и отрубался на пару часов. И даже в пьяном состоянии молчал, от чего Билли становилось все больше не по себе. За то время, что они сотрудничали – сама девушка бы не осмелилась назвать те отношения, которые их связывали, состоящие из вечных перебранок и споров, дружбой – ей удалось неплохо изучить если не внутренний мир, то уж точно привычки брюнета. Обычно он уходил от ответов. И, если бы у Джин наступил момент откровений, она бы честно сказала, что лучше бы Джек поступал как обычно, а не заливал нечто алкоголем. Она бы даже смирилась с этим глупых и детским «Джинни», если бы парень начал хотя бы огрызаться… а в идеале бы рассказал все, что твориться в том мире, где за ее голову назначена награда.
Мир определенно если не свихнулся, то уж точно съехал с привычной дорожки . Бесконечные вопросы на темы «Почему опять я?», «Что я сделала в прошлой жизни?», «Что вообще тогда произошло?» и «Какого хрена?» не покидали сознания, не давали сосредоточиться и даже не позволяли подумать о чем-нибудь другом. В то же время нужно было хотя бы позаботиться о задаче, цели, какую они преследовали, проезжая уже вторую тысячу миль по направлению к очередному захолустью с названием Мак-Класки.
- Сойер, давай остановимся. Мне надоело ночевать в машине! Да, это мой любимый, конечно, но, твою мать, если бы спина могла разговаривать, то уже давно покрыла бы меня отборным матом. А ты все молчишь, утырок. В конце концов, я хочу послушать уже здоровых нормальных людей, которые будут рассказывать мне всякий бред. Без разницы, в баре или по телеку. А ты, протухший кефир, меня уже достал своим уныло-заумным видом! – недовольно пробурчала Джонсон, жмуря глаза от яркого света фар встречной машины.
Брюнет на это лишь недовольно, но явно соглашаясь, хмыкнул. За это Билл пообещала его убить или хотя бы ощутимо избить немного позже. После того как нормально поест и насмотрится любовных сериалов до отупения.

В мотеле было темно, дымно и пахло пьяной молодежью. На стоянке же было припарковано с десяток спортивных машин. Джонсон это наводило на определенные мысли, а вот Сойеру было плевать: он уверенно направился в сторону бара, видно, заказывать себе очередную порцию пива. Отчего-то напитки покрепче он предпочитал не брать. «Наверное, боится жуткого похмелья или необдуманных поступков», - в первый раз подумала рыжая, но после предпочитала не поднимать данную тему даже в мыслях: парень и после пива мог быть в стельку пьяным, что его приходилось пинками загонять в номер спать, а не устраивать разборки с такими же нетрезвыми бугаями. Такой расклад порядком надоедал. Хотелось… спокойствия? Может быть, хотя Джин назвала бы это обыденностью. Какого-нибудь второсортного призрака ей бы вполне хватило для умиротворения.
- Джинни, я пойду в номер, - пробормотал быстро Джек, уже быстро поднимаясь по лестнице к жилым апартаментам.
Девушка даже не придумала, что ответить, тихо радуясь – если так можно выразиться, ведь в честь «праздника» она взяла себе пару кружек пива, решив, что ей тоже не помешает немного отвлечься – что в состоянии спутника намечается, какой-никакой, прогресс. Скромно пристроившись с краю барной стойки, Билли не нашла ничего лучше, чем попытаться сосредоточиться на гонках, что были включены на плазме сверху. Весьма позитивное зрелище в виде небольшой аварии заставило ее на мгновение даже улыбнуться, но, выпив еще немного хмельного напитка, желание радоваться снова пропало. Как и необходимость сидеть в прокуренном помещении, полном потных парней и их стервозных спутниц вместе с закончившимся пивом.
- Эй, детка, тебе заказать чего-нибудь? – рядом приземлилась высокая брюнетка с косой челкой и темными глазами, грациозно закинув ногу на ногу и привалившись спиной к краю барной стойки.
- Нет, мэм, спасибо, но я немного не той ориентации, чтобы принимать такие предложения. Благодарю, но я, пожалуй, пойду к себе. Завтра еще ехать нужно, - смущаясь, пробормотала Джонсон, неумело пытаясь изобразить зевок. Спать, как назло, не хотелось, потому рыжая планировала провести, как минимум, полночи за просмотром телевизора или чтением очередного детектива с предсказуемым сюжетом, но интересными героями.
- Да ладно тебе, милая, я просто ищу собеседника на ближайшее время и ни на что не намекаю, так что можешь дышать спокойно, - ухмыльнулась незнакомка. Кажется, она чувствовала себя уверенно в этом месте, из чего можно было сделать вывод, что либо она являлась частой гостьей этого заведения, либо повидала много таких же второсортных мотелей, число которых на территории Штатов, похоже, перевалило за миллион. – Я Лисбет.
- Билли Джин.
- Как песня Майкла Джексона?
- О да. Наверное, моя мама ее любила. Кстати, я родом из Джексона.
- Ты, несомненно, крута, детка.

- И где ты была? – его голос не казался сонным, скорее просто уставшим и раздраженным до неприличия.
Билли ввалилась в комнату пару минут назад, опрокинула вешалку с куртками, споткнулась о стул и живописно развалилась на полу, пытаясь сдержать глупое хихиканье. Почему-то это фраза показалась ей какой-то нитью из прошлого – забавной и одной из немногих, которую можно было бы оставить в памяти. По крайней мере, вспоминая раскрасневшееся лицо тети, она не могла сдержать улыбки, а сейчас и вовсе отчаянно пыталась не засмеяться, не вовремя представив Сойера с таким же выражением. Последний же явно не испытывал и доли того веселья: нервно прохаживался по пустоватой комнате взад-вперед, бросая испепеляющие взгляды на все еще лежащую девушку.
- Я… это, внизу… была… пила, точнее, - выдавила она, тщетно пытаясь подняться. Ноги были не то, что ватными – казалось, что их вообще нет, а руки заплетались не хуже языка. – Кефир, черт… помоги мне дойти до постели! В конце концов… я тебя все время до нее доносила, теперь и ты… ммм… поработай.
Фраза прерывалась то иканием, то судорожными вздохами. Конечно, такое положение вещей Джонсон не очень нравилось, но сил отказаться от еще одной кружки пива в тот момент не нашлось даже в самых уголках сознания, потому сейчас приходилось расплачиваться за свои поступки. Вопросом же, как она сумела подняться по лестнице и пройти по коридору, задаваться вообще не следовало.
- Знаешь, тебе надо худеть, Джинни, иначе к алтарю тебя никто и не понесет, - охнул Джек, все-таки подняв на руки девушку и направившись в сторону одной из кроватей. В последнее время денег не было, и приходилось снимать один номер на двоих. На самом деле, рыжая в одиночестве просто вытворяла намного больше глупостей, но это, как причина, не звучало, только как обвинение в очередной ссоре, которая была, кажется, дня четыре назад.
- А мне и не надо туда! – размахивая руками – видно, неудачно пытаясь изобразить мельницу или вертолет – воскликнула Джин, намеренно пытаясь зацепиться ногами хоть за что-нибудь, но ничего подходящего в пределах досягаемости не было, а дверной проем уже являлся чем-то вроде недоступной территории. – И вообще, хиляк ты, Сойер, даже девушку нормально, без жалоб, пару метров пронести не можешь! А еще мужчиной себя называешь!
- Я бы не сказал, что нес девушку. Скорее – пьяный в хлам шкаф. Или, на крайний случай, тумбу, - недовольно пробурчал парень, таки скинув рыжую на кровать и укутав ее с головой в одеяло: так не было слышно ее причитаний, да и выпутываться ей из него пришлось бы долго в таком состоянии.
- Я не тумба, а вот ты вредный, заплесневелый немужик, - на последок промычала Билли, переворачиваясь на бок и прекращая пьяную ругань. Спать в этот момент хотелось больше, чем разговаривать с молчаливым до этого брюнетом. Светской беседы ей вполне хватило и в баре.
Последнее, что она хоть как-то помнит – истерически-нервное хождение Сойера из одного угла комнаты в другой и сосредоточенное бормотание, какие-то шорохи и приглушенная музыка снизу вперемешку с диким хохотом и звоном стекла. В баре праздник был каждый вечер – по крайней мере, так утверждала новая знакомая Лисбет, и Джин была с ней полностью согласна. В толпе людей, в душном помещении, около барной стойки или в углу за столиком, хочешь - не хочешь, подхватишь тот сумасшедше-задорный настрой большей части посетителей, либо – что хуже – поймаешь волну решительности и раздражительности. И до драки или ссоры дело дойдет очень быстро. Конечно, девушке не пристало влезать в рукопашные бои без правил, но у рыжей, определенно, на это были свои взгляды. Как и на то, что этот идиот Джек мешает спокойно отрубиться, скрипя половицами.
- Йогурт, иди уже спать или не мешай другим, - сонно пролепетала Джонсон, зарываясь носом в одеяло. Раскрыться она так и не удосужилась.

Июнь сладко потянулась, пытаясь хоть немного оттянуть момент сна. Глаза отчаянно закрывались, а молодые березы, освещаемые пламенем костра, время от времени казались долговязыми барышнями с частыми кудряшками, водившими весь день напролет хороводы в лесу. Простые иллюзии. Но засыпать нельзя – нужно дождаться остальных, ведь они обещали вернуться сегодня ночью. Обещали. А она почему-то осталась, хотя даже мальчишка Апрель, весело разговаривая с Декабрем, ушел вместе со всеми.
От яркого костра остались лишь слабые угли, уже холодные и почти неживые. Она была в своем роде сумасшедшей, необычной, но немного холодной, с частыми перепадами настроения. В первый месяц лета все люди совершают глупости, влюбляются и, похоже, совершенно не думают. По крайней мере, именно так говорит все время Ноябрь, поглядывая на нее издалека с нескрываемой усмешкой – или улыбкой? – которую сложно понять. Она никогда и не пыталась, предпочитая просто не обращать внимания. Они ведь разные. Он – уже почти зима, с тающим снегом в глазах, вечной грязью вперемешку со льдом под ногами. А еще у Ноября холодное дыхание, способное, кажется, затушить даже яркий костер на привычной, родной поляне. Июнь не любит с ним разговаривать, предпочитая выслушивать Август с его вечной ностальгией или подвижную близняшку Июль, рассказывающую раз за разом одну и ту же историю. Даже ласково-жесткие повествования Декабря намного лучше. Она не знает, отчего так, но и не пытается найти ответ, оправдывая себя обыденным «плевать». В ее месяц все так поступают, одумываясь лишь к концу.
Сзади слышаться тихие шаги, разгребающие старую листву и поднимающие пыль, и Июнь радостно вскакивает с земли, быстро отряхивая свои джины и поправляя темно-русые волосы. Кажется, она все же уснула – или просто сильно задумалась – ведь где-то за горизонтом уже занимался рассвет. Этого не было видно, но воздух уже пах новым днем. Это чувствовалось, даже первые тихие птичьи песни уже были различимы где-то вдалеке. Она всматривается вдаль, пытаясь различить знакомые силуэты, но ничего не выходит, потому что еще слишком темно. Вертит головой, сомневается в правильном выборе направления и вздрагивает, нервно, по привычке передергивая угловатыми плечами, ощущая неожиданную свежесть воздуха. Это было еще одной причиной, почему Июнь предпочитала не разговаривать с Ноябрем. Он был холодным, а его дожди приносили только грусть с запахом мяты и ничего более.
-А где все остальные?
У нее в голосе столько разочарования, будто мир разом рухнул. Впрочем, в какой-то мере примерно так и было. Веселый рыжий октябрь стал больше походить от чего-то на февраль с его вечным морозом без снега. Неуютно и чуждо, а идти некуда. Здесь ее дом, поэтому ничего не остается, только переждать.
-Они придут ближе к полудню. Кажется, они хотят перенести снова костер и ищут подходящее место. Интересно, чем им не угодила березовая роща? – Ноябрь знает, что она не будет отвечать, максимум – кивнет в ответ и в очередной раз найдет причину, чтобы замолчать. Это не удивляет, скорее немного обижает. Привычно и уже безразлично. –Знаешь, ты ведь никогда не пыталась понять людей, Июнь. Да, ты заставляешь их своим ветерком сходить с ума, совершать безумные поступки, учишь их не жалеть о случившемся, а просто жить, дышать каждую минуту и чувствовать этот сильный поток. Может быть, это и правильно. Во мне люди ищут утешения от тебя, пишут стихи о несбывшихся мечтах и рассуждают о бессмертии, которого им никогда не достичь. Знаешь, а может, они правы? Мы тоже живем вечно, но не знаем ни счастья, ни свободы, только вечно беспокоимся друг о друге и исправляем чужие ошибки.
Он тихо, медленно, почти плавно замолкает и пытается отчаянно смотреть вдаль на серо-синее рассветное небо. Июнь резко понимает, что ему совсем не хочется еще раз смотреть на нее саму, такую безразлично-необычно-холодную, совсем ненормальную и молчаливую. А еще она понимает, что он на самом деле не такой уж и холодный и отстраненный, даже не злобный и циничный, как кажется на первый взгляд. Это глупо, но сейчас он кажется маленьким обиженным ребенком, который с одной стороны сдерживается, чтобы не заплакать от обиды, а с другой отчаянно желает, чтобы кто-нибудь – неважно кто – обнял его, провел по волосам и искренне посочувствовал, если не пожалел.
-Знаешь, если быть совсем честной, то я никогда не пыталась понимать тебя. И мне честно кажется, что мои люди и твои – совершенно разные, просто объединенные одной маской, лицом. И им совсем не нужно это чертово бессмертие – в глубине души все знают, что живут одним мгновением. Для кого-то проходит жизнь, а для кого-нибудь другого – секунда, ничего не значащая. И так будет всегда. Секрета вечной жизни никто не раскроет – так зачем об этом задумываться? Зачем заставлять себя нервничать, грустить лишний раз? Я заставляю их забывать о том, чему ты их учишь. Я учу их доверять.
И опять молчание. Разные цели, разные способны, разные мнения. Бывают моменты, когда параллели действительно не пересекаются. Бывают моменты, когда они резко меняют свой путь, будто стремятся навстречу друг другу. А, бывает, обычные линии становятся параллельными, по своей воле или нет. Что говорят люди? Такова жизнь. Только ведь для них именно сама жизнь параллельней не бывает.
Но почему бы все не изменить?
Почему бы не стать в один момент кем-то важным друг другом?
И почему бы хотя бы не попытаться?
Что мешается обжечься, но почувствовать?
Ноябрь медлит, потому что прекрасно знает: после этого бывает больно. Всем и всегда. Они столько столетий рядом, но до сих пор так говорили раз пять от силы, когда другие уходили, а он возвращался. Или возвращалась Июнь, не понимая, но и не желая бросать своих в одиночестве. Он был своим – это точно. Далеким, но своим, близким.
Июнь все еще молчит. Ей кажется, что она была слишком грубой, немного несправедливой и эгоистичной. На самом деле, в ней всего «слишком». И ребячества через край, и сумасшествия хоть отливай. В этом, наверное, есть своя изюминка.
Ноябрь поджимает губы, а она – первая, летняя, поворачивается к нему спиной, и внутри все ухает куда-то вниз от разочарования, а потом, по-хозяйски точно, приземляется головой на его колени, закрывает глаза.
Другие не вернутся.
Да и они, может быть, тоже теперь потеряны.
Может быть, потом будут другие Июнь и Ноябрь.
Февраль не любил разговаривать о старых, но она ведь помнит ту Март – немного грустную, немного холодную, но бесконечно-сумасшедше влюбленную – и того Декабря – грустного, угрюмого, но живого, красивого, с натянуто-милой отцовской улыбкой. Это потом они ушли.
А история вновь повторилась.
По кругу?

billy jean ver|3.2|

Утро оказалось совсем не добрым. По крайней мере, прикладывая ко лбу уже битый час тряпку с подтаявшим льдом внутри, Билли убеждалась в этом все больше и больше. Джек развалился на кровати, рассматривая с интересом какие-то распечатки, через равные промежутки времени хмыкал и прыгал в глазах, двоился, рябил. В голове же будто стадо овец и баранов бегало туда и обратно, врезаясь в стены черепной коробки. Плюс к этому даже выпить обычной воды было проблематично. Во-первых, ее, как таковой, в комнате больше не было даже в душевой; во-вторых, пусть девушке и хотелось до смерти пить, жидкость вместе с остальным содержанием желудка рисковала вылезти наружу, и рисковать она не собиралась, просто развалившись на соседней койке поперек.
- Джонсон, оживай уже. Твое похмелье не должно помешать нам, - в голосе парня было слишком много энергии и энтузиазма. Во всяком случае, сегодня он просто искрил, и по его виду было несложно определить, что просто так сидеть в комнате и перечитывать в сотый раз материалы (рыжая могла поклясться, что занимался он этим с самого утра), ему было скучно.
Если спросить Джин, что она думает о Сойере и как его опишет, то, несомненно, девушка бы сказала, что он заносчивая, пунктуальная, ехидная и скучная до безумия скотина. Нет, он умел веселиться, но никогда не показывал того, что скучает или грустит: только ухмылялся или сохранял холодное выражение лица.
Сегодня же все было совсем по-другому.
- Что же такого случилось, что, о великий царь, водитель и повелитель пива решил снизойти до нас, простых смертных, и явить народу звук прекрасного голоса своего? – с горькой усмешкой выдавила Билл, тихо постанывая в тряпку. Ощущение было, что ее испытывали для полета в космос – крутили в разные стороны, а потом резко остановили, - голова кружилась, а комната плыла куда-то под ноги под углом градусов в шестьдесят.
- А то и случилось, Джин. Пока ты мучилась с последствиями веселого вечера, рано утром кто-то убил бармена в коридоре. Прямо перед нашей дверью. Кстати, ты там вчера его не соблазнила случаем? Конечно, цветов при нем не было, но это ведь ничего не значит? – парень встал со своей постели и снова начал нервно прохаживаться по комнате. Снова зарябил в глазах. В конце концов, это было ее привилегией – нервничать и нервировать других. Брюнет же просто надоедал и вызывал дополнительный приступ головокружения.
- Дорогой, это дело полиции – сказочные, волшебные и непонятные убийства. В конце концов, каждый день люди умирают, мы же немного по другой части. Или ты хочешь сказать, что в этом захудалом баре завелся мстительный призрак пьянчужки годов, эдак, пятидесятых? Или, того лучше, свихнувшийся вампир? О, еще есть сатанисты. Как я могла о них забыть?! Так в чем там дело? – Билли нахмурилась, но все-таки села, стараясь смотреть в окно: голубое небо, белые облачка, голые ветки – все это должно было наводить на позитивные мысли, но отчего-то наоборот заставляло все более убеждаться в том, что мир несправедлив и ужасен.
- Да ни в чем. Связи нет, телефон не работает, всемирная паутина недоступна, а те, кто все же пытался уехать, возвратились обратно, утверждая, что все равно натыкались на этот мотель. Не напоминает фильм ужасов? К вечеру мы будем уже на очереди. И первая жертва у нас уже есть. Шея вся выжжена, голова болтается. Надеюсь, до твоего затуманенного и в нормальном состоянии разума все дошло, или требуется дополнительное объяснение? – с сарказмом и иронией сказал Джек, останавливаясь и приземляясь рядом с рыжей.
- Да наша жизнь вообще сплошной ужастик. Иначе как объяснить, что мы друг друга все еще терпим? – недовольно пробормотала Джонсон, стойко выдержав покушение на и так неидеально-взъерошенную прическу. Проявлять заботу нормально парень не умел – воду к кровати не носил, еду покупал, если его пинками выпроваживали из машины, двери не придерживал, - ограничиваясь лишь медвежьим трепанием по голове.
Нужно было подниматься и начинать «работать».

- Ты мне вчера случайно предложение не делал? – девушка разбирала залежи мусора в кладовке. Всякого хлама в мотеле было хоть отбавляй: старые шторы, разбитые лампы, пустые бутылки, какие-то книги, неработающий кассовые аппарат. Хозяин разрешил искать им что-то полезное во всем здании, но Сойеру почему-то приспичило проверить в первую очередь именно самую пыльную комнату.
Ситуация не обещала ничего хорошего. Пропал еще один – на этот раз постоялец, - и его все еще никто не обнаружил. В конце концов, на самом деле, все рисковали жизнью. И в худшем случае спустя месяц в живых в этом здании не осталось бы никого. Неизвестное существо – на этот раз даже брюнет не знал, с чем имел дело, и не мог даже предположить, как с ним бороться – словно выжигало людей изнутри. По крайней мере, первая жертва, бармен, спустя несколько часов рассыпался, как только Джин его неаккуратно задела рукой. Ничего хорошего, по определению, из этого выйти не могло. Только если горький полезный опыт.
- А ты ждала? – Джек на секунду отвлекся от высокого стеллажа, забитого преимущественно пустыми банками из-под краски и коробками с инструментами или шурупами.
- Не очень. Сначала тебе следовало ходить ко мне месяца три с букетами, потом без перерыва признаваться в любви, спасти жизнь раз, примерно, двадцать, плюс еще остальные розовые сопли – походы в кино, кафе, а не вечные прогулки по канализациям, заброшенным домам и чужим кладовкам, - и только потом ты бы должен был купить кольцо и официально грохнуться передо мной на колени, - голова соображала уже лучше, чем час назад. После бутылки пива, предоставленной ей в баре каким-то парнем (если честно, рыжая не особенно смотрела по сторонам, просто пыталась заснуть за столиком, пока многоуважаемый и несоизмеримо любимый брюнет где-то пропадал), состояние с каждой минутой стало улучшаться, а вера во все хорошее возвращаться. – Но это ничего не меняет. От тебя как будто дождешься романтики. В общем-то, я это к чему? А, ну да. Ты мне вчера это на палец не цеплял? Если да, то, прости, видно, не судьба колечку вернуться, оно не снимается.
Джонсон вытянула руку вперед. На самом деле, ничего странного в ношении побрякушек не было. По крайней мере, остальные девушки этим не брезговали, но она либо теряла украшение в первый же день, либо ломала, либо с ним случалось что-то из ряда вон выходящее, не поддающееся логическому объяснению. Последняя цепочка пропала, когда выяснилось, что один из мертвецов в Луизиане при жизни умел притягивать все металлические предметы и после нее не утратил этой способности.
Обычное кольцо, похоже, серебряное с красными камнями выглядело поблекшим. Было видно, что года четыре – если не больше, что вероятнее – его не чистили. Такому место в магазине антиквариата или на барахолке за приемлемую цену. Кольцо больше походило на семейную реликвию, которую простым прохожим не доверяют, чем просто на любимое украшение. Хотя, несомненно, и за тем, и за другим обычно хозяева следят, это же могло и пылиться в чьей-нибудь шкатулке до вчерашнего вечера, пока его не надели на палец Билли.
- Если не устраивает – могу отрубить палец, - недовольно пробурчал Джеймс, уворачиваясь от книги, свалившейся сверху. Результатов – по крайней мере таких, на которые рассчитывал парень – это не принесло: за книгой оттуда же свалилась папка. С хлопком стукнувшись о его голову, старый картон разлетелся в разные стороны вместе с выцветшими фотографиями. – А вот это уже интересно.
На снимках ничего особенного не было. Конечно, где-то в углах появлялись какие-то непонятные размытые пятна, но сама рыжая списывала это на неидеальную технику того времени: черно-белые фото делали, как минимум, лет двадцать назад. Эти же были еще и не в лучшем состоянии, потому Джонсон могла бы дать им лет сто, если бы была уверена, что в то время уже изобрели фотоаппарат. На уроках, в том числе и на истории, она предпочитала спать после ночных гулянок, а не слушать.
- Твою мать, - выругалась девушка, подтягивая колени к подбородку и устраиваясь поудобнее на каком-то журнале. В руках она держала одну из фотокарточек, переворачивая ее время от времени. Если бы в тот момент Джин могла описать свое состояния чем-то, кроме ругательств, то обязательно, немного растеряно бы сказала: «Я не верю своим глазам». Или что-то в этом роде. Но Джин – это Джин, и с этим ничего не поделаешь.
Старый бар на снимке мало чем отличался от того, что сейчас можно было увидеть снизу: все так же стойка, столики на тех же местах и полка с выпивкой, разве что кассовый аппарат отсутствовал. В помещении было пусто, отчего можно было предположить, что делали фотографию днем. «Вероятно, кормили в то время также паршиво, как и сейчас», - с иронической усмешкой подумала Билл, склоняя голову на бок и щуря глаза. На барной стойке, закинув ногу на ногу, в короткой юбке и дурацком клетчатом фартуке сидела симпатичная брюнетка с длинной челкой. Сомнений даже быть не могло, пусть фото и было старым, но не отличалось размазанностью, как большинство: запечатлена была новая знакомая Джонсон – Лисбет, так мило угощавшая ее вчера выпивкой.
- А вот это уже серьезно. Джеки, я вчера с ней пила, - рассеянно проблеяла рыжая. Почему-то это осознание совсем выбило ее из колеи. Может, дело было в том, что Лис показалась ей хорошим человеком, понимающим. Может, что ей еще не приходилось сталкиваться с существами, слишком похожими на обычных людей. Джин сама не могла себе объяснить своей растерянности. Она просто была и все.
- Ты уверена, что не подцепила в свою компанию еще кровожадного оборотня? – усмехнулся Сойер, мягко вытаскивая из ее рук фотографию. Он тоже в последнее время изменился. Стал чуть заботливее, менее ироничнее и… нежнее? Другого слова, по крайней мере, в голову охотнице не приходило.
- А что, и оборотни существуют? – с поддельным интересом спросила девушка, потирая глаза. Вопрос был глупым хотя бы потому, что позапрошлое дело как раз было связано с ними, но удержать себя рыжая не смогла. Спокойный «протухший йогурт» был непривычным и оттого неродным.
- Хватит тупить, пора работать, - прорычал Джек, буквально выдергивая Билли с пола. Такая встряска пошла ей на пользу – растерянность сменилась диким удивлением.
- Ну нихрена себе, все-таки, - пролепетала она, тыкая в бок парня. – Интересно, а по кайфу ей пить-то было?